О романе «Первый день после меня»: обзор, рецензия, сюжет

«Первый день после меня» – весьма интересный роман о человеке, которому снится, что он умер, причем сознание (дух, астральное тело), витая подле бездыханного трупа, наблюдает за происходящим вокруг. Думаете, роман-кошмар? Нет, скорее исповедь. Суд над собой.

Постепенно выясняется (во сне), что героя убила его любовница, подложив ему смертельный наркотик вместо снотворного. Убила из любви к герою, не желая делить его с кем бы то ни было (а конкретно – с его единственной дочерью от покойной жены). В течение дня сделав все, что требуется для пристойных похорон, она в конце концов принимает тот же наркотик, чтобы безраздельно слиться с любимым в смерти (это все ему по-прежнему снится). Таким образом, это роман о любви, которая сильна как смерть, и смерти как полноте любви.

Замысел не весьма новый. Да и проза, признаться, почти любительская (не путать с графоманской). Правда, по-французски легкая, без всякого занудства, так что на 45 журнальных страниц читательского внимания хватает.

Маленький роман Аттали мог бы особенно понравиться читателям, склонным к мистическому взгляду на вещи, для которых контакты живых с мертвыми заряжены эзотерическим смыслом. Об отношении к мертвым (и с мертвыми) у евреев, гаитян, индонезийцев какого-то племени и т. д. сказано по ходу дела много занятного (в духе структуралистской антропологии). Именно в силу взаимопроницаемости жизни и смерти критически важен первый день после кончины, кризис первого дня, т. к. в этот день проявляется подлинное отношение людей к усопшему, от чего зависит, ждет ли его вечность или небытие. Что в свою очередь зависит от всей жизни усопшего, а значит, в конечном счете, земное поприще определяет загробную участь.

Тоже, в общем, не весьма оригинально. На последней странице герой наконец просыпается среди ночи, видит наяву наркотик, принятый им в сновидении, и, уже зная, что произойдет назавтра, в первый день, бестрепетно проглатывает смертельный препарат.

Читателю, равнодушному к мистике, будут, вероятно, более любопытны горькие мысли и запоздалые сожаления героя, казнящего себя за ложь, двусмысленность и непродуктивность своей жизни. Тот самый суд над собой, что время от времени учиняет всякий сколько-нибудь развитый человек. С разными, впрочем, последствиями. Мы, естественно, не имеем права принимать героя, Жюльена Клавье, за второе «я» самого автора, но такие детали биографии Жюльена, как профессорство, вкус к писательству, видное место среди европейской политической элиты и т. д., делают их сближение неизбежным. И нужно сказать, что признания в непроходящей тоске и неудовлетворенности в сочетании с легкомыслием, вовсе не исключающим честолюбия, читаются с доверием к герою (или автору?) и хочешь не хочешь, а проливают поясняющий свет на поступки Аттали в период его наивысших карьерных достижений.